– Были ли у вас учителя? Я имею в виду не школярство – в училище, в ин
– Вы совершенно правы. Ведь я знаю всё это, изучаю всё это. Я все-таки живу здесь, и естественно, занимаюсь ещё такой фигнёй (извините за выражение), как живопись. Что, казалось бы, можно сделать нового? Тут как бы тоже ещё претензия. У меня постоянно идет отрицание, уже как бы в практике, потому что, во-первых, я боюсь самого этого понятия новизны. Мы знаем Моранди манифест, знаем мы кучу этих манифестов, которые… Это то, что делается просто новым поколением. То есть оно новое только потому, что молодое. А то, что оно принципиально новое, – ну, не всегда. Это какие-то поколенческие срезы и происходят они не ежегодно и не ежечасно, а через какие-то декады… Раз в тридцать, между прочим, тридцать лет. Есть исключения, конечно. И в этом смысле, конечно же, важно найти вот этот свой подлинный, неподражательный какой-то язык. Тем более, что это ещё и живопись. Да, я знаю, есть культурный запас живописного месива этого всего. Помимо содержания или посыла, месседжа, есть ещё сама культура, техника, есть колорит, есть какие-то школы, есть то, что так или иначе в работах присутствует у тебя. То есть я показываю, что я это знаю. Но не кичусь этим абсолютно, потому что всё же я должен увидеть какую-то вещь в ее дознаковом состоянии, без того навязанного извне культурного влияния и процесса.
– У вас возникло желание не идти по этому пути?
– И тот же Кандинский - это тоже русское изобретение. Баухауз просто украл нашу идею. Безусловно. Я говорю о настоящем искусстве. Я же не говорю, что постоянно заимствовали, и все заимствовали, – нет. В том-то и дело, среди этого… я ещё повторюсь: существует какая-то жизнь. Это, допустим, Лев Николаевич Толстой, совершенно будущий, образованный человек, имеющий потрясающий ресурс, много земли, усадьба, – вдруг отказался от всего: он понимает, что ему не хватает культуры просто. Вот элементарно. И ещё раз хочу сказать, что сегодня у наших художников есть желание вписаться в этот глобальный контекст, в конвертируемое искусство. Один из способов – это просто делать поделки, похожие на западные образцы. Это произошло со всем остальным, потому что, в принципе, эта культура, особенно Возрождение, – это всё там, это всё христианская культура, потому что в иудаизме, мы знаем, там искусство другое совершенно. Но тоже оно, кстати, может быть в силу глобализации включено в контекст. Потому что то, что происходит сейчас в Дубае, вот эта новая архитектура, культура, – она просто другая. Там работают лучшие художники, лучшие дизайнеры. Что сейчас происходит? Общество потребления диктует свои требования, особенно сейчас. Изначально и в том, что у нас всё плохо, только западное хорошо, и покупается всё западное. Естественно, наш художник вынужден делать похожий продукт, типа там машинку «Зингер». Он своё не может сделать, он должен сделать а-ля «Зингер», чтобы как-то продать. Я ещё вернусь к тому, что было и с китайским, и с индийским искусством. У которых есть канон уже… Все эти художники, живущие во Франции, мы сейчас можем найти даже, они сейчас меняют имена, и делают тоже обычное такое западное американское искусство. То есть то, которое конвертируемо. И опять же это произошло буквально с развитием информации. Потому что ещё лет 20 назад, чтобы посмотреть работы современных западных художников, даже альбомов не было, надо было выписывать, 30 лет даже назад надо было лететь Европу посмотреть – так просто ничего не увидишь, по телефону тебе не расскажут. А сейчас это всё доступно. Эта вся доступность ещё и создаёт предпосылки к тому, что идет рост и потребляемости искусства, и его производства.
– И всё же у нас было некое ноу-хау на этом пространстве. Супрематизм был изобретен именно в России.
– Всё это вместе, конечно. Это органично. Всё буквально. Начиная с Возрождения. Если изучать искусство… Я постоянно продолжаю изучать историю искусства. Это самое, по-моему, важное и главное. Занимаясь собственно искусством и думая, что занимаюсь искусством… Если взять тот же постмодернизм, то я практически в него и не входил изначально. Потому здесь нужно затронуть сразу – я не буду оригинальным – культуру большой нашей Родины. Это вековая культура заимствований. Постоянного заимствования, постоянного перевода чужих идей, других идей на свой язык, это среди двух-трёх-четырех полярностей – существование какой-то нашей жизни. Между постоянным переводом идей и заимствований культур – ещё какая-то жизнь. Причем разных и классов, и вероисповеданий и культурных преференций. И в этом контексте в какой-то момент я понял, что… Мне кажется, что, вообще, умный человек должен понимать это, каждый, – что практика заимствования хороша просто для понимания жизни, что является собственно культурой, наше понимание жизни. Но трансляция – то, что в большинстве случаев здесь происходит, – это уже не то. Многие художники занимаются как бы трансляцией, ретрансляцией. Они занимаются иллюстрированием чужих идей.
– Да-да, конечно. Какое направление повлияло именно на вас?
– Концептуализм и минимализм…
– Теперь об «-измах». Конец 19 века – импрессионизм. 20 век – кубизм, сюрреализм, абстрактное искусство, поп-арт, наконец, постмодернизм.
– Конечно. Она формируется. Она формируется давно, с большими провалами. И я уже устал это повторять, когда мы открыли здесь галерею, что 10 лет здесь ничего серьёзного не происходило. Была такая инерция, поступательное движение… Я должен вынести такой неутешительный вердикт для Одессы, что она, к сожалению, так и не вышла за рамки модернизма. Того модернизма в буржуазном понимании 20-х годов, начала 20 века. В эксплуатации тех образов, тем, сюжетов. Сейчас ведётся полемика об искусстве, сегодня уже опять говорят, что постмодернизм умер. А на самом деле это моя больная тема. Те же художники, которые были в постмодернизме, – они что, поменялись? У них же было то же самое...
– Насколько динамична, по-вашему, художественная жизнь Одессы? И вообще, существует ли она?
Я давно руководствуюсь заповедью - не соревнуйся. И я хочу это разделить. Нет первых и последних. Существует большое, бесконечное множество искусств, которые так или иначе пересекаются. В живописи в какой-то момент, ещё с детства, я определился, что это моё. Моя живопись. И в этой моей живописи я первый. Может быть, кто-то считает, что его живопись лучше.
– Я не буду оригинальным. Самый главный критерий – не внешняя, а самооценка. Это самый главный критерий, когда ты становишься художником. Не нужны уже внешние критерии, художник сам определяет, что он художник, что это искусство. А дальше он выносит, конечно, на суд публики, но это уже другой этап. Принимать или не принимать – это уже личное дело зрителя.
– Есть такое понятие, как самооценка. В художественной жизни Одессы как вам видится ваше место – в первой десятке, в первой пятерке?..
Представляем вам интервью с художником Владимиром Кожухарем в рамках проекта «Смутная алчба»
«Смутная алчба» Владимир Кожухарь
вересень-листопад
Статьи — ART UKRAINE
Комментариев нет:
Отправить комментарий